и наблюдали, как самолет из Индии пытается забросить снаряжение в наш последний лагерь, где никто до нас еще не устраивал стоянки, небо оставалось ясным. Мы следили, как летчик ходил кругами, делая попытку за попыткой, как потерял он восемь комплектов. Девятый зацепился: сработали захваты.

— Я две дюжины купил, все одинаковые, — похвастался Барбэнк. — Говорил же тебе: все то, что умеют эти туземцы, сможем и мы, но лучше.

На следующий день часам к четырем-пяти он и я добрались до лагеря-6, высота там больше двадцати шести тысяч футов. Поставили палатку, утяжелили ее баллонами с кислородом. Поужинали из банок: есть такие, с самоподогревом, — и заползли в спальники.

Проснулись перед рассветом, видим: ясная погода все еще держится. Барбэнк окинул взглядом темную махину горы, скальные пропасти и ледниковый снег внизу.

— Так, значит, мне — и не удастся? — зло поддразнил он меня. — Чертов же ты дурак.

Мы пошли вверх. Забрались на гребень и разглядели внизу жуткий провал Южного Склона. Изготовились ко второму переходу: туда, где в последний раз видели Джеймса и Ливерхоума. Маленькие, остренькие кинжальчики ветра каждым порывом насквозь пронзали одежду, добираясь до бьющейся в жилах крови. Вершину скрывала шапка облаков.

К шапке-то мы и подбирались. Сущая агония — даже с кислородом. Там, на верхотуре, воздуха почти нет. Его разряженность у тебя в мышцах, в костях, в мозгу. Сделаешь движение — и пережидаешь, а все твое внимание сосредоточено на следующем движении.

Помню, как берег я в себе силу, выдавая Барбэнку минимум помощи — аптекарскими дозами. Помню, как выбивался из сил, как слабел Барбэнк, как пропустил меня вперед на верхушечном плато. Помню выражение глаз Барбэнка.

Часы текли. Я двигался. Болью исходил. Заставлял себя сделать попытку двинуться еще раз. Бесконечное число раз.

Потом, совершенно неожиданно, облачная шапка укутала нас. Вершина Мира оказалась в пятидесяти футах. Я знал, что могу стать Человеком на Вершине, что Барбэнк мне в подметки не годится. Но я остановился. Даже не знаю почему. Засмеялся и махнул ему: давай, мол! Он прошел вперед, ненавидя меня.

Добрался до края вершины. Обернулся. Губ его я не видел, зато хорошо чувствовал их презрительную усмешку, их высокомерие. Он снова повернул голову. Так вот, когда он поворачивался, свистанул мимо нас одинокий порыв ветра и обнажил вершину. Я увидел широкую впадину, забитую снегом.

Только в центре снега совсем не было: растаял. На войлочном коврике, нагой и безмятежный, поджидал Святой Человек. Он улыбнулся нам своей улыбкой статуи.

Есть такой особый тон приятного удивления, которым принято приветствовать нежданных гостей. Таким тоном он и спросил Барбэнка: «Ну как, добрались?»

Странный звук вырвался из уст Барбэнка. Машинально он показал на шероховатую вершину, на гребень, на плато, на мили скал, льда и снега.

Святой Человек воздел вверх обе руки. Царственный жест вежливой недоверчивости.

— Ты хочешь сказать, — произнес он чарующим голосом, — что ты шел пешком?